Пушкин в жизни - Страница 205

205

21

В дневнике Александры Федоровны, найденном и опубликованном в 1960-х гг., содержится исключительно хроника светских событий. О Пушкине есть лишь косвенное упоминание: «Чтение повести «Пиковая дама» Виельгорским, до 12. Приятный вечер». Зато часто упоминается Дантес. Офицер Кавалергардского полка, шефом которого была императрица, Дантес входил в ее постоянное окружение: «28 февраля… в 1/2 10 поехали к Фикельмонам, там у Долли переоделась в белое с лилиями, очень красиво… мои лилии цвели недолго, Дантес долго смотрел. Был красивый бал, тоска, но все же… Французская кадриль, мазурка с Василием Алексеевичем Перовским, который был безумно печален, уютно говорили о Шиллере. 1/2 5 уехали. 1 марта… К обеду Орлов и Раух. Захотелось в маскарад. Сперва в французский театр. Клотильда; ужинали; из ложи смотрели бал масок. Около часу уехали, но опять вернулись с Софьей и Катрин Тизен. Немного интриговали, Дантес. Мило, но не так красиво, как в прошлом году. 4 марта… Дантес глассен» (леденяще холоден. – В. С). (Пушкин в письмах и дневниках императрицы. Публ. Э. Герштейн. – Новый мир, 1962, № 2, с. 212–215).

22

Сравни письмо Е. Н. Гончаровой к брату Д. Н. Гончарову:

«8 декабря 1834 г. (Петербург).

Разрешите мне, сударь и любезный брат, поздравить вас с новой фрейлиной, мадемуазель Катрин де Гончаров; ваша очаровательная сестра получила шифр 6-го после обедни, которую она слушала на хорах придворной церкви, куда ходила, чтобы иметь возможность полюбоваться прекрасной мадам Пушкиной, которая в своем придворном платье была великолепна, ослепительной красоты. Невозможно встретить кого-либо прекраснее, чем эта любезная дама, которая, я полагаю, и вам не совсем чужая. Итак, 6-го вечером, как раз во время бала, я была представлена их величествам в кабинете императрицы.

Они были со мной как нельзя более доброжелательны, а я так оробела, что нашла церемонию представления довольно длинной из-за множества вопросов, которыми меня засыпали с самой большой благожелательностью. Несколько минут спустя после того, как вошла императрица, пришел император. Он взял меня за руку и наговорил мне много самых лестных слов и в конце концов сказал, что каждый раз, когда я буду в каком-нибудь затруднении в свете, мне стоит только поднять глаза, чтобы увидеть дружеское лицо, которое мне прежде всего улыбнется, и увидит меня всегда с удовольствием. Я полагаю, что это любезно, поэтому я была, право, очень смущена благосклонностью их величеств. Как только император и императрица вышли из кабинета, статс-дама велела мне следовать за ней, чтобы присоединиться к другим фрейлинам, и вот в свите их величеств я появилась на балу. Бал был в высшей степени блистательным, и я вернулась очень усталая, а прекрасная Натали была совершенно измучена, хотя и танцевала всего два французских танца. Но надо тебе сказать, что она очень послушна и очень благоразумна, потому что танцы ей запрещены. Она танцевала полонез с императором; он, как всегда, был очень любезен с ней, хотя и немножко вымыл ей голову из-за мужа, который сказался больным, чтобы не надевать мундира. Император ей сказал, что он прекрасно понимает, в чем состоит его болезнь, и так как он в восхищении от того, что она с ними, тем более стыдно Пушкину не хотеть быть их гостем; впрочем, красота мадам послужила громоотводом и пронесла грозу» (Вокруг Пушкина, с. 263–264).

23

«Благодеяния государя», как и царские «милости», унижали и тяготили Пушкина. Возвращение из ссылки, замена общей цензуры личной цензурой царя, прекращение дела о «Гаврилиаде», чреватого новой и куда более тяжелой ссылкой – в Сибирь, место официального историографа, которое прежде занимал Н. М. Карамзин, с выдачей жалованья из царской казны, ссуда для напечатания «Истории Пугачева» – все это выглядело великодушно. Но тем сильнее привязывало поэта к трону и грозило, в конце концов, потерей внутренней свободы. Пушкин рвется прочь из погибельного круга, делая вторую отчаянную попытку после окончившегося неудачей прошения об отставке в 1834 г. Учитывая опыт, он готов теперь «поразговориться», как советовал Жуковский. Однако примечательно, что это полное комплиментов царю письмо написано по-французски, на светском языке салона, готовыми формулами, а не так, как рекомендовал ему Жуковский: «Напиши то, что скажет сердце». В том же роде Пушкин пошлет затем царю, через Бенкендорфа, просьбу о новой денежной ссуде.

24

Пушкины действительно сняли дачу на Черной речке, на месте будущей роковой дуэли. С ними уже жили в это время обе сестры Наталии Николаевны. Е. Н. Гончарова в письме к брату рассказывала:

«Ты уже знаешь, что мы живем это лето на Черной речке, где мы очень приятно проводим время, и конечно, теперь ты не стал бы хвалить меня за мои способности к рукоделию, потому что буквально я и не вспомню, сколько месяцев я не держала иголки в руках. Правда, зато я читаю все книги, какие только могу достать, а если ты меня спросишь, что же я делаю, когда мне нечего делать, я тебе прямо скажу, не краснея (так как я дошла до самой бесстыдной лени) – ничего, решительно ничего… У нас теперь каждую неделю балы на водах в Новой деревне. Это очень красиво.

17 числа мы были в Стрельне, где мы переоделись, чтобы отправиться к Демидову, который давал бал в двух верстах оттуда, в бывшем поместье княгини Шаховской. Этот праздник, на который было истрачено 400 тысяч рублей, был самым неудавшимся: все, начиная со двора, там ужасно скучали, кавалеров не хватало, а это совершенно невероятная вещь в Петербурге, и потом, этого бедного Демидова так невероятно ограбили, один ужин стоил 40 тысяч, а был самый плохой, какой только можно себе представить; мороженое стоило 30 тысяч, а старые канделябры, которые тысячу лет валялись у Гамбса на чердаке, были куплены за 14 тысяч рублей. В общем, это ужас что стоил этот праздник и как там было скучно». (Вокруг Пушкина, с. 281–282). С этим письмом, датированным 22 июля 1835 г., следует сравнить письмо, отправленное в тот же день Пушкиным Бенкендорфу.

205